ПрозаМой АнтониоИграть на скрипке я начала ещё в эвакуации, в сибирском городе Минусинске, когда мне было пять лет. В этом городе главной примечательностью была большая православная церковь, стоящая посреди центральной площади, и театр, куда из разных горячих военных точек съехались великолепные актёры. И там судьба свела меня с чудесным человеком, тоже эвакуированным из Ленинграда. Он служил скрипачом в оркестре того же театра, в который попала и мама. Жили мы все в театральном общежитии, каждая семья ютилась в крохотной восьмиметровой комнатушке на третьем этаже театра. Зимы тогда были особенно суровыми, отопление везде, кроме зрительного зала, было печным. Дров не хватало, и во всём театральном здании согреться можно было только на общей кухне возле огромной чугунной плиты, где изредка готовилась незамысловатая стряпня. Зарплату артистам не платили по нескольку месяцев, и зачастую приходилось обменивать на мёрзлую картошку или пару яиц свои, сохранившиеся ещё с довоенных времён, вещи. Вот так мы «съели» мамины фильдеперсовые чулки и мою, уже изрядно потёртую кроличью шубку. Да ее мне и не жалко, я к тому времени уже пошла в школу и она мне стала мала. Ни война, ни мороз не мешали немногочисленным зрителям посещать спектакли. Безусловно, это была в основном эвакуированная интеллигенция, которая в жестокие морозы приходила на спектакли в своеобразных «вечерних» нарядах – полушубках, валенках, пуховых платках и шапках-ушанках. В антракте зрителей поили горячим кипятком тут же, в зрительном зале, потому что только здесь еле теплилась батарея, во всех же остальных помещениях не было ни света, ни тепла. А музыканты сидели в оркестровой яме в вязаных перчатках без пальцев, то и дело дули на руки, стараясь согреть их своим дыханием, и потому над оркестровкой туманилось облачко пара. В один из воскресных дней в театре должен был идти детский спектакль – сказка «Любовь к трём апельсинам». Мама играла ведьму Фата Моргану. Пришёл почти весь мой первый «Б» класс и занял последние ряды. Я же с подружкой Светкой уселась в первом ряду, на места, которые по вечерам обычно занимали приглашённые гости и которые теперь пустовали. До начала спектакля я перегнулась через бортик оркестровки и с любопытством принялась рассматривать причудливые музыкальные инструменты, многие из которых видела впервые в жизни. Я знала баян, аккордеон, ну ещё гитару, которые частенько можно было видеть на местном рынке, где раненые и безногие дядьки в истёртых гимнастёрках или тельняшках взахлёб наяривали жалостливые куплеты или разухабистые частушки. Но вот контрабас, арфу и огромнейший барабан, за которым еле был виден ударник дядя Володя, который жил со своей женой по соседству с нами, я видела впервые. Но особенное внимание привлекла изящная скрипка, которая в руках дяди Яши как будто пела человеческим голосом, и я невольно подпевала ей. И именно старый скрипач дядя Яша заметил мои горящие любопытством глаза, будто прожигающие инструмент, поманил меня пальцем и спросил: « Что, нравится? Ну, спускайся сюда, пока не прозвенел третий звонок, я покажу тебе скрипку и даже дам подержать смычок». Я не знала, что такое смычок, но послушно юркнула в протянутые руки дяди Яши и вмиг оказалась в волшебном царстве под названием «Оркестр». Музыканты настраивали свои инструменты. Кто дудел, кто стучал палочками, кто дул на руки, чтоб отогреть. Дядя Яша взял свою скрипку, удобно устроил её к подбородку и, озорно подмигнув, объявил: «Птичий концерт по заявкам», и сыграл Чижика- Пыжика. Потом улыбнулся и спросил; «Что, курносая, хочешь научиться играть на этом инструменте?». Я растеряно молчала. Честно говоря, я об этом и не думала, хотя давно мечтала научиться музыке. Неужели это возможно!? |
БИОГРАФИЯМоя творческая биография богата не только исторически, но и географически. Мать моя – финка, волею судьбы оказавшаяся в Ленинграде в 30-х годах. Во время войны мы с мамой эвакуировались в Сибирь и прожили восемь лет в городе Минусинске Красноярского края. |